Фауст – фигура в мировой культуре величайшая, если кто и может с ним сравниться, то, пожалуй, только Одиссей-Улисс. В терминологии Шпенглера и вовсе именем Фауста названа вся западноевропейская культура, господствующая в определённый период развития человечества. У Гёте знаменитая легенда получила наиболее совершенное художественное выражение и невероятную масштабность. Низко склоняясь перед поэтическим гением Гёте, обратим внимание лишь на один, но может быть, самый важный момент трагедии: в чём, по мнению Гёте, заключается «тайна жизни» и почему Фауст, остановивший мгновение, всё-таки спасён - ведь в классических вариантах легенды, и в интерпретации многих других поэтов, писателей и музыкантов, Фауст обычно несёт наказание за сделку со Злом, пусть и стремления его, да и сам герой, вызывают сочувствие и понимание. Но сначала надо в общих чертах представить себе, кто же такой Фауст.В глобальном смысле Фауст – «великий символ подлинной изобретательской культуры». С него начинается эпоха естествознания, «этот ведущийся с пристрастием допрос природы при помощи рычагов и винтов, результатом чего являются простирающиеся перед нашим взором равнины, уставленные фабричными трубами и копрами шахт». Естествознание в свою очередь в сочетании с гуманитарным познанием направлено на постижение целостного мира, когда развитие живой и неживой природы и история человечества рассматриваются вместе как этапы эволюции единого мирового организма. Подчинение человеческому разуму сил природы – таков «манифест» Фауста в финале трагедии, «моё стремленье – дело, труд», прогресс ради будущего свободного человечества. Но не стоит забывать, что компаньон в этом «деле» у Фауста чёрт и не значит ли это, что в плане духовном путь этот ведёт совсем «не туда»… (Позже, в XX веке начнут говорить об одномерных людях, ставших рабами своих машин, и выражать сомнения в реальности и благих целях прогресса)…Тут a propos возникает вопрос, а зачем Фаусту в его поисках «верного пути» нужен договор с чёртом? Этому можно дать просто объяснение: как известно, Гёте работал над трагедией много лет, и нетрудно заметить, что «Фауст» - произведение очень неоднородное, составленное из кусков, написанных в разное время, и художественно неоконченное, поэтому не стоит удивляться нередким противоречиям. Фауст первой части заключает сделку с дьяволом потому, что он, университетский профессор критического возраста, скучающий, разочарованный в науке и себе, пребывающий в депрессии, как сказали бы сейчас; всё, что ему требуется – молодость и развлечения, «здесь и сейчас». Фауст второй части – словно совершенно другой персонаж (несоответствие между героем, получившим вечную молодость в начале книги, и глубоким старцем в конце только подтверждает это отличие).Но вернёмся к основной проблеме: почему Фауст оказывается всё-таки спасённым. Не потому ли, что мгновение в действительности не останавливалось? Фауст второй части предстаёт перед нами как символ человеческих возможностей и дерзаний, образ созидательной мощи человеческой воли. Как пишет Шпенглер, «в отличие от человека античного фаустовский человек считает, что он призван не завершать свою жизнь как что-то замкнутое в самом себе, но продолжать ту жизнь, что началась задолго до него и оканчивается много после». Именно поэтому, благодаря своей вечной человеческой сущности, Фауст и способен победить дух отрицания и обрести вечное блаженство.
«Фауст» — это произведение, заявившее о своем величии после смерти автора и не утихающее с тех самых пор. Словосочетание «Гете – Фауст» настолько на слуху, что даже не увлекающийся литературой человек слышал о нем, может, даже не подозревая, кто кого написал – то ли Гете Фауста, то ли Фауст Гете. Однако философская драма — не только бесценное наследие писателя, но и одно из ярчайших явлений эпохи Просвещения.
«Фауст» не только дарит читателю завораживающий сюжет, мистику, и таинственность, но и поднимает важнейшие философские вопросы. Гете писал это произведение на протяжении шестидесяти лет своей жизни, а опубликована пьеса была уже после смерти писателя. История создания произведения интересна не только долгим сроком его написания. Уже название трагедии непрозрачно намекает на жившего в XVI веке лекаря Иоганна Фауста, который в силу своих достоинств обзавелся завистниками. Доктору приписывали сверхъестественные способности, якобы он может даже воскрешать людей из мертвых. Автор меняет сюжет, дополняет пьесу героями и событиями и, словно по красной дорожке, торжественно входит в историю мирового искусства.
Суть произведения
Драма открывается посвящением, после следуют два пролога и две части. Продажа душу дьяволу – сюжет на все времена, кроме того, любопытного читателя ждет еще и путешествие во времени.
В театральном прологе начинается спор между директором, актером и поэтом, и у каждого из них, по сути, своя правда. Директор пытается разъяснить творцу, что нет смысла создавать великое произведение, так как большинство зрителей не способно оценить его по достоинству, на что поэт упорно и возмущенно отвечает несогласием – он считает, что для творческого человека в первую очередь важен не вкус толпы, а идея самого творчества.
Перевернув страницу, мы видим, что Гете отправил нас на небо, где завязывается новый спор, только уже между чертом Мефистофелем и Богом. По мнению представителя тьмы, человек не достоин никаких похвал, и Бог разрешает проверить силы любимого творения в лице трудолюбивого Фауста, чтобы доказать черту обратное.
Следующие две части – попытка Мефистофеля выиграть спор, а именно дьявольские искушения одно за другим пойдут в ход: алкоголь и веселье, молодость и любовь, богатство и власть. Любое желание без всяких препятствий, пока Фауст не найдет, что именно достойно жизни и счастья и равноценно душе, которую дьявол обычно забирает за свои услуги.
Жанр
Сам Гете назвал свое произведение трагедией, а литературоведы – драматической поэмой, о чем также трудно спорить, ведь глубина образов и сила лиризма «Фауста» необычайно высокого уровня. Жанровая природа книги склоняется и в сторону пьесы, хотя на сцене могут быть поставлены лишь отдельные эпизоды. В драме так же присутствуют эпическое начало, лирические и трагические мотивы, поэтому ее сложно отнести к определенному жанру, но не будет ошибочным утверждать, что великий труд Гете – философская трагедия, поэма и пьеса в одном лице.
Главные герои и их характеристика
- Фауст – главный герой трагедии Гете, выдающийся ученый и врач, познавший многие таинства наук, но все равно разочаровавшийся в жизни. Он не удовлетворен теми обрывочными и неполными сведениями, которыми владеет, и ему кажется, что уже ничего не поможет ему прийти к познанию высшего смысла бытия. Отчаявшийся персонаж даже задумывался о самоубийстве. Он заключает договор с посланцем темных сил для того, чтобы найти счастье – то, ради чего действительно стоит жить. Прежде всего, им управляют жажда знаний и свобода духа, поэтому он становится непростой задачей для черта.
- «Частица силы, желавшей вечно зла, творившей лишь благое» — довольно противоречивый образ черта Мефистофеля. Средоточие злых сил, посланец ада, гений соблазна и антипод Фауста. Персонаж считает, что «достойно гибели все то, что существует», ведь он умеет манипулировать самым лучшим божественным творением через его многочисленные уязвимости, и все вроде бы указывает на то, как отрицательно читатель должен относиться к черту, но, черт возьми! Герой вызывает симпатию даже у Бога, что уж говорить о читающей публике. Гете создает не просто сатану, а остроумного, язвительного, проницательного и циничного трикстера, от которого так трудно отвести глаза.
- Из действующих лиц так же можно отдельно выделить Маргариту (Гретхен). Юная, скромная, верующая в Бога простолюдинка, возлюбленная Фауста. Земная простая девушка, заплатившая за спасение своей души собственной жизнью. Главный герой влюбляется в Маргариту, но она – не смысл его жизни.
- Наиболее важная тема произведения – вечное противоборство добра и зла, где сторона зла, Мефистофель, пытается совратить доброго отчаявшегося Фауста.
- После посвящения затаилась и тема творчества в театральном прологе. Позицию каждого из спорящих можно понять, ведь директор думает о вкусе публики, которая платит деньги, актер – о наиболее выгодной роли, чтобы понравиться толпе, а поэт – о творчестве в целом. Нетрудно догадаться, как искусство понимает Гете и на чьей стороне он стоит.
- «Фауст» — настолько многогранное произведение, что здесь мы найдем даже тему эгоизма, которая не бросается в глаза, однако при обнаружении объясняет, почему персонаж не был удовлетворен знаниями. Герой просвещался лишь для себя, а не помогал народу, поэтому его накопленные годами сведения были бесполезны. Отсюда вытекает и тема относительности любого знания – то, что они непродуктивны без применения, разрешает вопрос, почему познание наук не привело Фауста к смыслу жизни.
- Легко проходя через соблазнение вином и весельем, Фауст и не догадывается, что следующее испытание дастся намного труднее, ведь ему предстоит предаться неземному чувству. Встречая юную Маргариту на страницах произведения и видя безумную страсть Фауста к ней, мы разглядываем тему любви. Девушка привлекает главного героя чистотой и безупречным чувством правды, кроме того, она догадывается о натуре Мефистофеля. Любовь персонажей влечет за собою несчастья, и в темнице Гретхен раскаивается за свои грехи. Следующая встреча влюбленных ожидается только на небесах, но в объятиях Маргариты Фауст не просил повременить мгновенье, в противном случае произведение завершилось бы без второй части.
- Присматриваясь к возлюбленной Фауста, отметим, что юная Гретхен вызывает симпатию у читателей, однако она виновна в смерти своей матери, которая не проснулась после сонного зелья. Так же по вине Маргариты умирают еще ее брат Валентин и внебрачный ребенок от Фауста, за что девушка оказывается в темнице. Она испытывает страдания от совершенных ею грехов. Фауст предлагает ей сбежать, но пленница просит его уйти, отдаваясь полностью своим мучениям и раскаянию. Так в трагедии поднимается еще одна тема – тема нравственного выбора. Гретхен предпочла смерть и Божий суд побегу с чертом, и тем самым спасла свою душу.
- Великое наследие Гете таит в себе и философские полемические моменты. Во второй части мы вновь заглянем в кабинет Фауста, где усердный Вагнер работает над экспериментом, создавая человека искусственным путем. Сам образ Гомункула – уникальный, прячущий разгадку в его жизни и поисках. Он томится по реальному существованию в реальном мире, хотя ему известно то, что еще не может осознать Фауст. Замысел Гете добавить в пьесу такого неоднозначного персонажа, как Гомункул, раскрывается в представлении энтелехии, духа, каким он вступает в жизнь до всякого опыта.
- Проблема поиска смысла жизни так же является актуальной в произведении Гете. Именно от кажущегося отсутствия истины Фауст и задумывается о самоубийстве, ведь его труды и достижения не принесли ему удовлетворения. Однако, проходя с Мефистофелем через все, что может стать целью жизни человека, герой все-таки познает истину. И так как произведение относится к , взгляд главного персонажа на окружающий мир совпадает с мировоззрением этой эпохи.
- Если внимательно присмотреться к главному герою, то можно заметить, что трагедия поначалу не выпускает его из собственного кабинета, да и сам он не особо пытается из него выходить. В этой важной детали скрывается проблема трусости. Изучая науки, Фауст, будто боясь самой жизни, прятался от нее за книгами. Поэтому явление Мефистофеля важно не только спором между Богом и сатаной, но и для самого испытуемого. Черт выводит талантливого врача на улицу, окунает его в реальный мир, полный загадок и приключений, таким образом, персонаж перестает прятаться в страницах учебников и живет заново, по-настоящему.
- Произведение так же представляет читателям отрицательный образ народа. Мефистофель еще в «Прологе на небе» говорит о том, что божье создание не ценит разум и ведет себя подобно скоту, поэтому он испытывает отвращение к людям. Господь в качестве обратного аргумента приводит Фауста, но с проблемой невежества толпы читатель все равно еще столкнется в кабачке, где собираются студенты. Мефистофель рассчитывает, что персонаж поддастся веселью, но тот, напротив, желает скорее удалиться.
- Пьеса выводит в свет довольно противоречивых героев, и Валентин, брат Маргариты, так же является отличным примером. Он заступается за честь своей сестры, когда влезает в драку с ее «ухажерами», вскоре умирает от шпаги Фауста. Произведение раскрывает проблему чести и бесчестия как раз на примере Валентина и его сестры. Достойный поступок брата вызывает уважение, но тут довольно двояко: ведь умирая, он проклинает Гретхен, таким образом, предает ее всеобщему позору.
Темы
Произведение, содержащее соглашение трудолюбивого человека и черта, иными словами – сделку с дьяволом, дарит читателю не только захватывающий, полный приключений сюжет, но и актуальные темы для размышления. Мефистофель испытывает главного героя, даруя ему абсолютно иную жизнь, и теперь «книжного червя» Фауста ждут веселье, любовь и богатство. В обмен на земное блаженство тот отдает Мефистофелю душу, которая после смерти должна отправиться в ад.
Проблемы
Итак, Фауст получает второй шанс провести свою жизнь, уже не сидя у себя в кабинете. Немыслимо, но любое желание может вмиг исполниться, героя окружают такие соблазны дьявола, перед которыми довольно трудно устоять обычному человеку. Возможно ли остаться собой, когда все подчинено твоей воле, — главная интрига такой ситуации. Проблематика произведения кроется именно в ответе на вопрос, реально ли устоять на позициях добродетели, когда все, чего ты только желаешь, сбывается? Гете ставит Фауста нам в пример, ведь персонаж не позволяет Мефистофелю полностью овладеть своим разумом, а по-прежнему ищет смысл жизни, то, ради чего мгновенье может действительно повременить. Стремившийся к истине, добрый врач не только не превращается в часть злого демона, своего искусителя, но и не теряет своих самых положительных качеств.
Смысл произведения
После долгих совместных с Мефистофелем приключений Фауст все-таки обретает смысл существования, представляя себе процветающую страну и свободный народ. Как только герой понимает, что в постоянном труде и способности жить ради других кроется истина, он произносит заветные слова «Мгновенье! О, как прекрасно ты, повремени» и умирает. После смерти Фауста ангелы спасли его душу от злых сил, награждая его неутолимое желание просвещаться и стойкость перед соблазнами демона во имя достижения своей цели. Идея произведения скрывается не только в направлении души главного героя в рай после соглашения с Мефистофелем, но и в реплике Фауста: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Гете подчеркивает свою мысль тем, что благодаря преодолению преград ради пользы народа и саморазвитию Фауста, посланец ада проигрывает спор.
Чему учит?
Гете не только отражает идеалы просветительской эпохи в своем произведении, но и вдохновляет нас на раздумья о высоком предназначении человека. Фауст дает публике полезный урок: постоянное стремление к истине, познание наук и желание помогать народу спасают душу от ада даже после сделки с чертом. В реальном мире нет гарантии, что Мефистофель даст нам вдоволь поразвлечься прежде, чем мы осознаем великий смысл бытия, поэтому внимательный читатель должен мысленно пожать Фаусту руку, похвалив его за стойкость и поблагодарив за такую качественную подсказку.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!Ошибка Гете: «Фауст»
(перевод Пастернака)
Я бы не сказал, что эта вещь – самое лучшее из того, что было создано немцами. И, тем не менее, в ней есть что-то такое, что заставляет задуматься, и отправиться в путь разгадывания заколдованного.
Произведение начинается с посвящения, но не оно представляет первейший интерес. Думается, что основной стержень всей драмы определен поэтом в «Прологе на небе», в котором дан разговор и спор между Богом и Мефистофелем (дьяволом). Бог как высший Абсолют полагает, что люди и вообще – все живое – стремятся к идеалам, в пределе – к Нему, и в качестве примера называет Фауста. Фауст нацелен на поиск чего-то важного, осмысленного, в конечном счете – на бытийную сферу, квинтэссенцией которой всегда выступает Бог. Мефистофель же так не считает и спорит с Богом: чертовская идея заключается в том, людям на земле живется нелегко, всех их ожидает смерть, и именно это их и беспокоит в первую очередь. А поскольку Господь признается Мефистофелю: «Из духов отрицанья ты всех мене / Бывал мне в тягость, плут и весельчак», то последнего следует распознавать не просто как спорщика с божественным мнением, а как того, кто является отрицанием, или лучше сказать – противоположностью по отношению ко всему, что являет собой Первый. Как мы уже упомянули, Бог представляет собой квинтэссенцию бытия. Всякий, стремящийся к Нему, устремлен к бытию, и обратно – всякий ищущий бытие рано или поздно придет к Богу. Тогда Мефистофель, будучи противоположностью всего этого, во всем должен призывать к противоположности бытия, т.е. к небытию, к ничто. Действительно, что же еще такое смерть живого созидающего разума (отсутствие «божьей искры»), которую он, по сути, проповедует, как не прелюдия ничто? Разве не так следует расценивать его слова в разговоре с Богом: «Я расскажу как люди бьются, маясь. / Божок вселенной, человек таков, / Каким и был он испокон веков. / Он лучше б жил чуть-чуть, не озари / Его ты божьей искрой изнутри / Он эту искру разумом зовет / И с этой искрой скот скотом живет»?
Выходит, спор между Господом и Мефистофелем – это спор между Тем, кто утверждает исходную, первичную важность бытия, и тем, кто на первое место ставит ничто. Что первичнее – бытие или небытие – вот в чем вопрос. Шекспировское «To be, or not to be, that is a question» разворачивается в полную силу.
Получив разрешение от Господа доказывать свою позицию, Мефистофель приходит к Фаусту и на его примере пытается провести свою линию. Все произведение, по сути, об этом – о попытке доказать Мефистофелем, что первичным, исходным началом всего служит ничто. И в зависимости от того, к каким методам он прибегает, трагедия делится на две части.
В первой, относительно короткой части, Мефистофель с помощью волшебного зелья, практически обманом насаждает Фаусту свою идею (заключающуюся в том, чтобы тот в кого-нибудь влюбился), а дальше ведет его к печальной развязке этой идеи.
Ситуация здесь видится следующей. Наряду с народными массами, живущими сиюминутными проблемами и настроениями (моментом «теперь»), живет ученый муж Фауст, стремящийся к познанию чего-то предельного, абсолютного. Пока они живут раздельно, ничего плохого не происходит, при этом Фауст вполне уважаем, а само население живет, и, в общем-то, горя не знает. Иными словами, если устремленность к предельной осмысленности, к бытию всего сущего, не смешивается с устремленностью к моменту «теперь», к сущему, то и то и другое оказывается на равных правах и одинаково устойчиво.
Но вот, через колдовское зелье, Фауст увлекается Маргаритой – девушкой из народа. Более того, он заражает ее своей любовью. Это можно понимать как внедрение в народ обманной и потому ложной (осуществленной через зелье) идеи, идеи вообще. На философском языке это означает, что бытие, исходящее от Фауста, прикоснувшись к сущему, т.е. к девушке из народа, к Маргарите, оставило на нем свой отпечаток: в простом сущем возникла идея. В итоге это привело к гибели не только Маргариты, но и ее матери, брата и сына. Возникает ощущение, что Фауст своей «любовью» извел чуть ли не весь простой народ. Иными словами, получается, что прикосновение бытия к сущему уничтожает сущее, переводит его в разряд несуществующего, ничто. Именно этот результат и нужен был Мефистофелю. Это он так все подстроил и организовал, чтобы сложилось ложное впечатление о том, что будто бы осмысленность, бытийная наполненность однозначно приводит существующее к смерти, к ничто. Однако в последний момент его план провалился, поскольку Маргарита отказалась от услуг Фауста, а на деле – Мефистофеля, и не убежала из тюрьмы. Она предпочла смерть вечному ощущению себя преступницей. Оказалось, что идея своей чести для нее выше идеи дьявольской любви, и если последняя идея и вправду лишь разрушает, то первая идея, в конечном счете – идея божественных заповедей, а значит – и идея Бога, оказывается настолько сильной и важной, что с ней не может справиться никакой дьявол, в каком бы обличии он не представал перед нами. Маргарита на первое место поставила не жизнеотрицающую идею о своем эгоизме (стремление сохранить свою жизнь) и первичности ничто, а положительную идею о первичности общественных норм морали, наполненных божественным Абсолютом бытия, чем и спасла свою душу от адовых мучений («Спасена!»). Иными словами, Мефистофель руками Фауста хотел показать, что бытийная наполненность сущего переводит его в разряд ничто, так что стремиться к бытию не имеет смысла, а имеет смысл сразу, без бытийного посредничества, направляться к ничто. Но у него ничего не получилось, поскольку сущее, впитав жизненное бытие, им (бытием) и становится.
Однако дьявол, несмотря на свою хитрость и изворотливость, не понял это. Он решил (можно думать, что он так решил), что его неудача связана с неправильной тактикой, к которой он прибег: заколдовать Фауста, а все окружающее оставить нетронутым с тем, чтобы измененный Фауст способствовал его уничтожению (умерщвлению, движению в ничто). Поэтому в дальнейшем он стал действовать по иной схеме: Фауста оставил в покое, а заколдовал все остальное вокруг. Что из этого вышло – описано во второй части произведения.
А что же вышло? Если рассуждать здраво, то движущийся к ничто конечным результатом ничто и получит.
Действительно, в первом акте второй части Мефистофель учиняет фантосмогорический карнавал, где рекой льются иллюзорные золотые монеты, появляются фантомы прекрасных Елены и Париса, и вообще – все дышит необычностью, волшебством. Мефистофель явно задумал, чтобы люди забылись в этой прекрасной сказке, устремились к нему всем своим существом и забыли о реальной жизни, полной проблем. И у него эта задумка почти что получилась. А если бы она и вправду получилась, то оказалось бы, что люди устремляются к неимеющему реального содержания, к своему чистому представлению, к тому, чего на самом деле нет в реальности, т.е. – к реальному ничто. И вот тогда черт победил бы Бога. Но Фауст разрушил всю эту комбинацию. Он, в порыве человеческой и такой естественной страсти, дотронулся до Елены, в результате чего и ее фантом, и все другие фантомы оказались обнаруженными в своей ирреальности, взорвались. Благодаря человеческому естеству (порыву страсти), созданной, очевидно, божественным волением, обман раскрылся, нереальность, выдающая себя за реальность, исчезла, и перед Мефистофелем опять возникла за-дача доказать свою правоту перед Богом.
На этот раз он прибегнул к созданию совершенно удивительного существа – Гомункула, представляющего собой огонь в форме человечка внутри стеклянной колбы. Формально, конечно, этот Гомункул создал некий Вагнер – ученик Фауста, но его старания увенчались успехом лишь при появлении Мефистофеля. Очевидно, это – его колдовство, не зря ведь «человечек» назвал его своим кумом. Звание крестного отца дается не случайно.
Что же представляет собой этот Гомункул? Вагнер про него говорит, что он искусственно созданный мыслитель, а про себя тот говорит: «Пока я есть, я должен делать что-то», при этом он способен видеть незримое (описывает видения Фауста, когда тот лежал в забытьи). Иными словами, все указывает на то, что существо в кубышке символизирует сознание как таковое, как бы позднее выразился Гуссерль – трансцедентальную субъективность, которая а) активна, покуда она есть, б) мыслит, в) в мышлении проникает в любые закоулки вселенной. Получается, что Мефистофель на этот раз взял себе в помощники сознание, ограниченное определенными рамками (колба означает рамки, очевидно, в соответствии с весьма популярным при жизни Гете учением Канта). Задача сознания заключается в движении по цепочке теза – антитеза – синтез, в отождествлении противоположностей, в результате чего бытие имеет шанс перестать отличаться от небытия, так что стремление к первому может оказаться неотличимым от стремле-ния ко второму, и поэтому может быть заменено им. В результате Мефистофель, если бы его новый проект удался, хотя и не получил бы окончательного выигрыша в затеянном споре с Богом, но, по крайней мере, получил бы карт-бланш своей позиции, очень важной для него после двух явных неудач (с Маргаритой и с пиром во дворце).
И вот Гомункул пускается в исполнение своей миссии. Внешне это выглядит как его устремленность к полному очеловечиванию: нематериальное сознание хочет материализоваться; то, чего нет (ведь Гомункул – это Фихтевское чистое Я, которое не есть сущее, не существует) желает стать тем, что есть. Пройдя через разные истории, поучаствовав в споре с философами Анаксагором и Фалесом (хороший способ показать свою принадлежность к сфере мысли), он разбивает свою колбу о вполне материальный трон (колесницу?) Галатеи и истекает весь в океан. Тем самым он перестает быть собой, вообще перестает быть, а все его бытие перевоплощается в чудесный свет воды: Сирены замечают, что море начало играть разнообразными огнями. Получается, что все попытки материализоваться нематериальному разбиваются о жестокую реальность. Результатом этих попыток оказывается не то, что Гомункул-сознание очеловечился в буквальном смысле, не то, что сознание отождествилось с человеком и преобразилось в его плоть, а то, что этот Гомункул изменил отношение окружающих (в частности, Сирен) к тому предмету, на что излилась вся его сущность: окружающие увидели в знакомом море новые свойства, которых, очевидно, ранее не замечали (оно стало казаться им переливающимся разными огнями и цветами).
Мефистофель допустил, что если небытие и сущее являются антитезами бытию, то они должны совпадать по смыслу, так что для получения тождества бытия и небытия достаточно показать совпадение бытия и сущего, которое происходит в момент осознания себя существующим. В этот момент еще нет понимания себя как существующего, но уже есть факт схватывания себя таковым. Но чтобы это стало возможным, необходима ссылка на свою субстанциональность, которой нет в идеальном духе (чистое Я – это то, что не есть), следовательно, возникает потребность в материальной оболочке для Гомункула, в которой бы происходило отожествление идеального бытия и материального сущего в момент «теперь». Однако оказалось, что даже в этот момент «теперь», когда все чувства обострены до предела, а активность субъекта испытывает некий максимум, сознание после потери своих границ (колбы) перестает быть собой, так что автоматически теряется смысл очеловечивания того, что потеряло свое бытие. Проект по искусственному (осознанно-логическому), не природному, созданию условий для отожествления бытия и сущего явно провалился. Выходит, что Мефистофель в этой истории просчитался, поскольку посчитал возможным искусственно отожествить бытие и сущее. Это отожествление происходит только в живой, осознающей себя плоти человека в самый момент переживания себя, а все стремления к этому состоянию всегда бесконечно далеки от него. К моменту «теперь» бессмысленно стремиться, его следует лишь переживать.
Несмотря на неудачи, Мефистофель не сдается. В третьем акте второй части он придумал новую хитрость – поженить Фауста и Елену. Здесь мы имеем следующее. Фауст – человек и потому ограничен – с одной стороны, а с другой – он устремлен к бытию не только по причине того, что является ученым. Кроме этого, устремленность к бытию возможна лишь в ситуации неполной, ограниченной приобщенности к нему. Такое стремление может обозначать лишь тот, в ком уже имеется бытийная наполненность, но уровень этой наполненности недостает до желаемого предела. Именно такая ситуация имеет место у Фауста, что и заставляет его осуществлять все свои искания. Поэтому в данном месте произведения он предстает как символ такой ограниченности, которая своим существом указывает на бытие. Елене же во всем противоположна Фаусту. Она – бессмертная языческая богиня, не имеющая сущностных границ своего существования. Она, очевидно, уподобляется небытию, которое не имеет границ, не имеет характеристик.
После женитьбы у них появился сын, который, повзрослев, стал проявлять свойства не Елены, но Фауста – он стал стремиться то к победам, то еще к чему-то. Важно, что в нем проявилось свойство устремленности, отсутствующее у его матери, которая лишь покоряется обстоятельствам, плывет по течению потока событий. В результате, в очередном порыве в «ширь беспредельную», он бросается со скалы и разбивается. Юноша оказался человеком, как и его отец. Он умер, «божья искра сожгла его».
Синтез бытия и ничто порождает бытие. Это дает потенциал для тотального распространения бытия и вытеснения им всего, уничтожения небытия. В противном случае, если бы юноша не разбился и выжил, он уподобился бы своей бессмертной матери, отсылающей всем своим существом к небытию. Тогда именно оно заполонило бы собой все вокруг, не оставив место для бытия. Но Гете решил иначе. Он утвердил бесконечную важность бытия и ничтожность ничто. Божественность Единого опять возобладала над дьявольщиной. Это само естество жизни победило изворотливую хитрость.
Спекулятивный ум не удержать, и Мефистофель, порождающий умозрительную спекуляцию, направленную, как это ни парадоксально, против самой себя, снова, в последний раз, организовывает события. Только теперь он не жестко направляет совершающееся, а пытается подстроиться под имеющееся, так сказать – скорректировать естественным образом протекающую череду вещей. Конечно, в определенной степени эта череда обусловлена им самим в недавнем прошлом, когда он учинил гипнотический бал и путем обмана получил от императора разрешение на размножение ничем не подкрепленных бумажных денег. В результате этого в стране усилился развал, междоусобица и проч. Тем не менее, предыдущее коварство черта было направлено не на развал государства, а на получение иллюзии того, что блеф, ничто выше реальности, наполненной проблемами. Тогда у него ничего не вышло – ему помешал Фауст, свободный во второй части произведения от его колдовства и потому действующий сам по себе. Теперь же, после третьего акта трагедии, Мефистофель воспользовался предыдущими «наработками»: услышав, что Фауст решил отвоевать не-много суши у океана, он решил использовать эту глупость, для чего посоветовал помочь императору в готовящейся войне с теми, кому надоел развал в государстве и кто хотел порядка и естественного, а не мифического процветания. Войну Фауст с Мефистофелем, понятное дело, выиграли, чем усилили хаос и ослабили страну: император был вынужден расплачиваться землями и деньгами со своими слугами и с духовенством. Фауст тоже получил свой кусок берега, омываемый океаном. Это и надо было Мефистофелю, поскольку, как он надеялся (можно так предположить), Фауст своим бестолковым, никчемным делом лучше всего сможет показать самому себе бессмысленность каких-либо осмысленных устремлений. Тем самым он обнулит осмысленность бытийных поисков до ничтожного состояния, переведет их в небытие. Следовательно, их совместный контракт, заключенный в начале произведения, завершится, а спор с Божеством кончится победой Мефистофеля.
С самого начала осуществления этого последнего рывка для Мефистофеля все шло как нельзя лучше. В пятом акте мы видим, что Фауст вполне реализует свои желания. Как он признается в четвертом акте: «Не в славе суть. Мои желанья – / Власть, собственность, преобладанье. / Мое стремленье – дело, труд». И вот он учиняет строительство на своем берегу, воздвигает дворец, сады, отвоевывает у океана сушу с тем, чтобы потомки вечно поддерживали эту искусственную иллюзию благополучия. При этом люди опять страдают от всей этой деятельности. Что называется, лес рубят – щепки летят. Такими «щепками» оказываются обычные люди – добрые и безобидные старики и их гость, которых умертвили слуги Мефистофеля, подыгрывающего Фаусту. После этого спрашивается, кому нужны все эти стремления, если от них проистекают одни только беды? Наш герой, узнавший о смерти стариков, в отчаянии восклицает в адрес слуг Мефистофеля: «Я мену предлагал со мной, / А не насилье, не разбой. / За глухоту к моим словам / Проклятье вам, проклятье вам!». Здесь к нему приходит понимание того, что замыслив что-то, следует учитывать, что твои действия вовлекают в оборот другие силы, у которых намерения могут быть отнюдь не благостные, что это обстоятельство следует учитывать точно также, как и свои собственные усилия, а, не учтя это, легко впасть в ошибку даже при самых честных и добрых намерениях. Конечно, он уже совсем близок к тому, чтобы признаться самому себе в отрицательном характере своей активности, т.е. он приблизился к отрицанию ценности своих стремлений, к отказу от бытия. Это почти что победа Мефистофеля, и дух под названием Забота – явно чертовского подчинения – осуществляет первый шаг по завладению души Фауста – ослепляет его, лишает способности видеть реальность, погружает в область представлений и фантазий. Тем не менее, Фауст еще сопротивляется, в нем остается устремленность улучшать жизнь людей, он мечтает об их свободе: «Народ свободный на земле / Увидеть я б хотел такие дни». Что ж, благородно, только пораньше бы он пришел к этому – поменьше было бы смертей и несчастий, исходивших от него. А так, сколько бед он натворил – вспомнить больно: и семья Маргариты, и усилившийся развал в государстве с последующими (надо думать) междоусобицами, и масса загубленных жизней при строительстве дамбы – все висит на нем тяжким грузом. Как пел Высоцкий: «Ни сбросить, ни продать». Кто с чертом поведется, тот того и наберется. Вот Фауст и набрался жизнеотрицания, так что его последняя реплика о народной свободе – не более чем миг прозрения в предсмертных судорогах. Он стал хвататься за этот миг в надежде, что прошлое ему проститься: «Мгновение! / О, как прекрасно ты, повремени! / Воплощены следы моих борений, / И не сотрутся никогда они», и далее: «И, это торжество предвосхищая, / Я высший миг сейчас переживаю». Высший миг чего? Того, что перед ним предстали все его злодеяния? Или того, что он испытывает наслаждение от ощущения власти не только над теми людьми, которые сейчас, при его жизни, вынуждены нести непомерные расходы по обслуживанию его глупой прихоти – дамбы, но и над последующими многими поколениями, которым уже уготована аналогичная печальная участь? Конечно, нет. Просто Фауст переместил всю свою жизнь в миг переживаний, в момент «теперь», забыв о всех своих прежних «подвигах». Но вот именно це-плянием за миг он сам себя и столкнул в ту могилу, которую ему уже подготовил Мефистофель с помощью духов-лемуров.
Почему же так? Обычно это место произведения трактуют таким образом, что раз Фауст признается о высшем миге, то ему уже становится некуда и незачем стремиться, а раз так, то Мефистофель счел возможным посчитать, что его договор с Фаустом полностью исполнен. Не имея ничего против этой мысли, необходимо ее дополнить следующими соображениями.
Дело в том, что в философском плане вся трагедия представляет собой в разных ракурсах рассуждение о глубинных онтологических вопросах, имеющих теснейшую связь с тем, что называется «онтологической дифференцией» (выражение Хайдеггера). Полагая ничто первичным, а бытие вторичным, Мефистофель постоянно проводил линию по отождествлению ничто и сущего как в равной степени отличных от бытия форм. Тем самым он пытался ввергнуть сущее в ничто, уничтожить его, подвести к иллюзорности всего того, что существует. А поскольку бытие есть некая сфера смысла некоторого сущего, то Мефистофель, в конечном счете, пытался лишить бытие смысла, т.е. лишить его самого себя. Победа черта означало бы, что бытие оказывается неотличимым от ничто и, следовательно, ничто выходило бы той тотальностью, к которой и следует стремиться, минуя посредничество бытия. Так вот, возвращаясь к коронной фразе Фауста «Мгновенье! О как прекрасно ты, повремени!», необходимо отметить, что в ней выражается признание им неотличимости бытия и сущего: сущее ощущается в момент «теперь», но не осмысливается. Сущее переживаемо, не более того. А когда утверждается «мгновение...прекрасно», то дается оценка моменту «теперь», т.е. оно обволакивается смысловой оболочкой. В результате, бытие перестает отличаться от сущего, т.е. от того, что просто существует без акта осмысленности. Бытие теряет смысл, обнуляется. И раз Фауст к этому пришел, то он фактически согласился с бессмысленностью бытия, с первичностью небытия.
Мефистофель выиграл! Он выиграл по существу. Вся структура произведения была направлена на выяснение того, что же первичнее – бытие или небытие. И в конце у Гете выходит, что именно небытие лежит в начале всего.
Однако поэт, видимо, застеснявшись полученного результата, и находясь в каких-то глубинных противоречиях между своим умом и своими эмоциями, волею художника вырвал душу Фауста из пасти дьявола, и отправил его к Богу. Якобы, тот всю жизнь к чему-то стремился (к бытию) и поэтому достоин вечной райской жизни. Это явный поклон в сторону светской власти, к которой поэт сам и принадлежал.
Действительно, власти многочисленных образований Германии той поры, да и не только Германии, и не только той поры, учиняли разбой по отношению к своему народу или к другим народам. Возможно, Гете решил оправдать этот бандитизм: мол, раз кто-то стремился к чему-то, то, независимо от методов достижения целей, «герой» достоин оправдания. Так можно оправдать любую тиранию, и даже нацизм: ведь стремился же Гитлер к величию немцев, значит, ему прощаются все его преступления. В общем, бред какой-то. Самое интересное, что этот бред поддерживают многие критики, находя в этом некий «философский» смысл; будто бы Гете хотел сказать, что созидание возможно лишь через разрушение и проч. Однако стоит повторить, что такое окончание совершенно противоречит всей смысловой выстроенности произведения. «Фауст» оказывается сущностно несбалансированным, что и не позволяет мне отнести его к шедеврам человеческой страсти. Будь Гете последовательным, он либо сделал Фауста добрее (а заодно и умнее) и этим приблизил бы его к божественной правде, либо, если уж ему так хотелось, остановился бы на победе Мефистофеля и отправил Фауста в преисподнюю за все те злодеяния, которые он натворил за время своих «поисков» – будь они неладны.
Фактически трагедия «Фауст» являет собой не похождение смекалистого доктора Фауста из народных сказаний Германии, а глобальный проект Мефистофеля по доказательству своей силы. Именно черт играет главную роль в тех или иных сюжетах, а Фауст оказывается в подчиненном положении. Долгое время его спасало то, что черт – не Бог, и не обладает бесконечной силой, не может заколдовать все вокруг, подстроив Мир под свои запросы. Дьявол слабее Бога изначально, так что ему приходиться изворачиваться, довольствоваться тем, что он может изменить по своему усмотрению только часть Мира – то одного Фауста, то все остальное вокруг, кроме Фауста. И тем удивительнее фактический результат, к которому подошла трагедия: слабый черт победил (по существу, по структуре сказанного) сильного Бога. Не об этом ли скрыто мечтал Гете?
Старинная комната c высокими готическими сводами. Фауст , исполненный тревоги, сидит у своего стола в высоком кресле.
Фауст
Я философию постиг,
Я стал юристом, стал врачом…
Увы! с усердьем и трудом
И в богословье я проник, -
И не умней я стал в конце концов,
Чем прежде был… Глупец я из глупцов!
Магистр и доктор я - и вот
Тому пошёл десятый год;
Учеников туда, сюда
Я за нос провожу всегда.
И вижу всё ж, что не дано нам знанья.
Изныла грудь от жгучего страданья!
Пусть я разумней всех глупцов -
Писак, попов, магистров, докторов, -
Пусть не страдаю от пустых сомнений,
Пусть не боюсь чертей и привидений,
Пусть в самый ад спуститься я готов, -
Зато я радостей не знаю,
Напрасно истину ищу,
Зато, когда людей учу,
Их научить, исправить - не мечтаю!
Притом я нищ: не ведаю, бедняк,
Ни почестей людских, ни разных благ…
Так пёс не стал бы жить! Погибли годы!
Вот почему я магии решил
Предаться: жду от духа слов и сил,
Чтоб мне открылись таинства природы,
Чтоб не болтать, трудясь по пустякам,
О том, чего не ведаю я сам,
Чтоб я постиг все действия, все тайны,
Всю мира внутреннюю связь;
Из уст моих чтоб истина лилась,
А не набор речей случайный.
О месяц! Если б в этот час
Ты озарил в последний раз
Меня средь комнаты моей,
Где я познал тоску ночей!..
О, если б мог бродить я там
В твоем сиянье по горам,
Меж духов реять над вершиной,
В тумане плавать над долиной,
Науки праздный чад забыть,
Себя росой твоей омыть!..
Ещё ль в тюрьме останусь я?
Нора проклятая моя!
Здесь солнца луч в цветном окне
Едва-едва заметен мне;
На полках книги по стенам
До сводов комнаты моей -
Они лежат и здесь и там,
Добыча пыли и червей;
И полок ряд, убог и сир,
Хранит реторт и банок хлам
И инструменты по стенам.
Таков твой мир! И это мир!
Ещё ль не ясно, почему
Изныла грудь твоя тоской,
И больно сердцу твоему,
И жизни ты не рад такой?
Живой природы пышный цвет,
Творцом на радость данный нам,
Ты променял на тлен и хлам,
На символ смерти - на скелет!..
О, прочь! Беги, беги скорей
Туда, на волю! Нострадам
Чудесной книгою своей
Тебя на путь наставит сам.
К словам природы будь не глух -
И ты узнаешь ход светил.
И дух твой будет полон сил,
Когда ответит духу дух!
Чудесных знаков дивный вид
Сухой наш ум не объяснит.
О духи! Здесь вы в тишине
Витаете: ответьте мне!
Что за блаженство вновь в груди моей
Зажглось при этом виде, сердцу милом!
Как будто счастье жизни юных дней
Вновь заструилось пламенно по жилам!
Начертан этот знак не бога ли рукой?
Он душу бурную смиряет,
Он сердце бедное весельем озаряет,
Он таинства природы раскрывает
Пред изумленною душой!
Не бог ли я? Светло и благодатно
Всё вкруг меня! Здесь с дивной глубиной
Всё творчество природы предо мной!
Теперь мне слово мудреца понятно:
«В мир духов нам доступен путь,
Но ум твой спит, изнемогая,
О ученик! восстань, купая
В лучах зари земную грудь!»
(Рассматривает изображение.)
Как в целом части все, послушною толпою
Сливаясь здесь, творят, живут одна другою!
Как силы вышние в сосудах золотых
Разносят всюду жизнь божественной рукою
И чудным взмахом крыл лазоревых своих
Витают над землей и в высоте небесной -
И стройно всё звучит в гармонии чудесной!
О, этот вид! Но только вид - увы!
Мне не обнять природы необъятной!
И где же вы, сосцы природы, - вы,
Дарующие жизнь струёю благодатной,
Которыми живёт и небо и земля,
К которым рвётся так больная грудь моя?
Вы всех питаете - что ж тщетно жажду я?
(Нетерпеливо перелистывая книгу, видит знак Духа Земли.)
Вот знак другой. Он чувства мне иные
Внушает. Дух Земли, ты ближе мне, родней!
Теперь себя я чувствую сильней -
Снесу и горе я и радости земные.
Как будто бы вином живительным согрет,
Отважно ринусь я в обширный божий свет;
Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться -
И в час крушенья мне ли устрашиться?
Повсюду мрак и тишина.
Меж туч скрывается луна,
И лампа тихо угасает.
Над головою в вышине
Кровавый луч во мгле сверкает,
И в кровь, стесняя сердце мне,
Холодный ужас проникает.
О дух, ты здесь, ты близок - о, приди!
Как сердце бьётся у меня в груди!
Всем существом, души всей мощным зовом
Я порываюсь к чувствам новым!
Явись, явись мне - я всем сердцем твой!
Пусть я умру - явись передо мной!
(Закрывает книгу и таинственно произносит заклинание. Вспыхивает красноватое пламя, в котором является Дух .)
Дух
Кто звал меня?
Фауст
(отворачиваясь)
Ужасное виденье!
Дух
Фауст
Увы, твой вид невыносим!
Дух
Не ты ли сам желал с тоской упорной
Увидеть лик, услышать голос мой?
Склонился я на зов отважный твой -
И вот я здесь! Но что за страх позорный,
Сверхчеловек, тобою овладел?
Где мощный зов души, где тот титан могучий,
Кто мир весь обнимал, кто мыслию кипучей
Сравняться с нами, духами, хотел?
Ты Фауст ли, кто звать меня посмел
Всей силою души неосторожной?
И что ж? Моим дыханьем обожжён,
Дрожит, в пыли дорожной корчась, он,
Как червь презренный и ничтожный!
Фауст
Во прах перед тобой я не склонюсь челом.
Знай: равен я тебе, дух пламенный, во всём!
Дух
В буре деяний, в волнах бытия
Я подымаюсь,
Я опускаюсь…
Смерть и рожденье -
Вечное море;
Жизнь и движенье
И вечном просторе…
Так на станке проходящих веков
Тку я живую одежду богов.
Фауст
Ты целый мир обширный обнимаешь:
О деятельный дух, как близок я тебе!
Дух
Ты близок лишь тому, кого ты постигаешь -
Не мне.
(Исчезает.)
Фауст
(падая)
Не тебе!
Но кому ж?
Я, образ божества,
Не близок и тебе!
Стучатся в дверь.
Стучатся. Знаю я: помощник это мой!
Погибло всё! О смерть, о муки!
Да, он пришел смутить видений чудный рой,
Ничтожный червь сухой науки!
Отворяется дверь. Входит Вагнер в спальном колпаке и халате, держа лампу в руке. Фауст с неудовольствием отворачивается.
Вагнер
Простите! Что-то вслух читали вы сейчас -
Из греческой трагедии, конечно?
Вот в этом преуспеть желал бы я сердечно:
Ведь декламация в большой цене у нас!
Случалось слышать мне, что может в деле этом
К комедианту поп явиться за советом.
Фауст
Да, коль священник ваш актер и сам,
Как мы нередко видим здесь и там.
Вагнер
Что ж делать! Мы живем всегда в уединенье;
Едва по праздникам покинешь свой музей ,
И то, как в телескоп, свет видишь в отдаленье.
Так где ж найти слова, чтоб нам учить людей?
Фауст
Когда в вас чувства нет, всё это труд бесцельный;
Нет, из души должна стремиться речь,
Чтоб прелестью правдивой, неподдельной
Сердца людские тронуть и увлечь!
А вы? Сидите, сочиняйте,
С чужих пиров объедки подбирайте -
И будет пёстрый винегрет
Поддельным пламенем согрет.
Когда таков ваш вкус - пожалуй, этим
Вы угодите дуракам и детям;
Но сердце к сердцу речь не привлечёт,
Коль не из сердца ваша речь течёт.
Вагнер
Нет, в красноречье - истинный успех!
Но в этом, признаюсь, я поотстал от всех.
Фауст
Ищи заслуги честной и бесспорной!
К чему тебе колпак шута позорный?
Когда есть ум и толк в словах у нас,
Речь хороша и без прикрас.
И если то, что говорится, дельно, -
Играть словами разве не бесцельно?
Да, ваши речи, с праздным блеском их,
В обман лишь вводят вычурой бесплодной.
Не так ли ветер осени холодной
Шумит меж листьев мертвых и сухих?
Вагнер
Ах, боже мой, наука так пространна,
А наша жизнь так коротка!
Моё стремленье к знанью неустанно,
И всё-таки порой грызёт меня тоска.
Как много надо сил душевных; чтоб добраться
До средств лишь, чтоб одни источники найти;
А тут, того гляди, ещё на полпути
Придётся бедняку и с жизнию расстаться.
Фауст
В пергаменте ль найдём источник мы живой?
Ему ли утолить высокие стремленья?
О нет, в душе своей одной
Найдём мы ключ успокоенья!
Вагнер
Простите: разве мы не радостно следим
За духом времени? За много лет пред нами
Как размышлял мудрец и как в сравненье с ним
Неизмеримо вдаль подвинулись мы сами?
Фауст
О да, до самых звёзд! Ужасно далеко!
Мой друг, прошедшее постичь не так легко:
Его и смысл - и дух, насколько не забыты, -
Как в книге за семью печатями сокрыты.
То, что для нас на первый, беглый взгляд
Дух времени - увы! - не что иное,
Как отраженье века временное
В лице писателя: его лишь дух и склад!
От этого в отчаянье порою
Приходишь: хоть беги куда глаза глядят!
Всё пыльный хлам да мусор пред тобою,
И рад ещё, когда придётся прочитать
О важной пьесе с пышным представленьем
И наставительным в конце нравоученьем,
Как раз для кукольной комедии под стать!
Вагнер
А мир? А дух людей, их сердце? Без сомненья,
Всяк хочет что-нибудь узнать на этот счет.
Фауст
Да; но что значит - знать? Вот в чем все затрудненья!
Кто верным именем младенца наречёт?
Где те немногие, кто век свой познавали,
Ни чувств своих, ни мыслей не скрывали,
С безумной смелостью к толпе навстречу шли?
Их распинали, били, жгли…
Однако поздно: нам пора расстаться;
Оставим этот разговор.
Вагнер
А я хоть навсегда готов бы здесь остаться,
Чтоб только продолжать такой ученый спор!
Ну что ж: хоть завтра, в пасху, в воскресенье,
Позвольте вам ещё вопрос-другой задать.
Ужасное во мне кипит к наукам рвенье:
Хоть много знаю я, но всё хотел бы знать.
Фауст
(один)
Он всё надеется! Без скуки безотрадной
Копается в вещах скучнейших и пустых;
Сокровищ ищет он рукою жадной -
И рад, когда червей находит дождевых!..
И как слова его раздаться здесь могли,
Где духи реяли, всего меня волнуя!
Увы! Ничтожнейший из всех сынов земли,
На этот раз тебя благодарю я!
Ты разлучил меня с отчаяньем моим;
А без тебя я впал бы в исступленье:
Так грозно-велико восстало то виденье,
Что карликом себя я чувствовал пред ним!
К зерцалу истины, сияющей и вечной,
Я, образ божества, приблизиться мечтал,
Казалось - я быть смертным перестал
В сиянии небес и в славе бесконечной;
Превыше ангелов я был в своих мечтах,
Весь мир хотел обнять и, полный упоенья,
Как бог, хотел вкусить святого наслажденья -
И вот возмездие за дерзкие стремленья:
Я словом громовым повержен был во прах!
О нет, не равен я с тобою,
Тебя я вызвать мог тоскующей душою,
Но удержать тебя я силы не имел:
Так мал я, так велик казался, - но жестоко
Ты оттолкнул меня; одно мгновенье ока -
И вновь я человек, - безвестен мой у дел!
Кто ж скажет мне, расстаться ли с мечтами?
Научит кто? Куда идти?
Увы, себе своими же делами
Преграды ставим на пути!
К высокому, прекрасному стремиться
Житейские дела мешают нам,
И если благ земных нам удалось добиться,
То блага высшие относим мы к мечтам.
Увы, теряем мы средь жизненных волнений
И чувства лучшие и цвет своих стремлений.
Едва фантазия отважно свой полет
К высокому и вечному направит, -
Она себе простора не найдет:
Её умолкнуть суета заставит.
Забота тайная тяжелою тоской
Нам сердце тяготит, и мучит нас кручиной,
И сокрушает нам и счастье и покой,
Являясь каждый день под новою личиной.
Нам страшно за семью, нам жаль детей, жены;
Пожара, яда мы страшимся в высшей мере;
Пред тем, что не грозит, дрожать обречены;
Еще не потеряв, мы плачем о потере.
Да, отрезвился я - не равен я богам!
Пора сказать «прости» безумным тем мечтам!
Во прахе я лежу, как жалкий червь, убитый
Пятою путника, и смятый и зарытый.
Да, я во прахе! Полки по стенам
Меня мучительно стесняют:
Дрянная ветошь, полусгнивший хлам
На них лежат и душу мне терзают.
Все пыльный сор да книги! Что мне в них?
И должен ли прочесть я эти сотни книг,
Чтоб убедиться в том, что в мире всё страдало
Всегда, как и теперь, и что счастливых мало?
Ты, череп, что в углу смеёшься надо мной,
Зубами белыми сверкая?
Когда-то, может быть, как я, владелец твой
Блуждал во тьме, рассвета ожидая!
Насмешливо глядит приборов целый строй,
Винты и рычаги, машины и колеса.
Пред дверью я стоял, за ключ надёжный свой
Считал вас… Ключ хитер, но всё же двери той
Не отопрёт замка, не разрешит вопроса!
При свете дня покрыта тайна мглой,
Природа свои покров не снимет перед нами,
Увы, чего не мог постигнуть ты душой
Не объяснить тебе винтом и рычагами!
Вот старый инструмент, не нужный мне торчит!
Когда-то с ним отец мой много повозился;
Вот этот свёрток здесь давным-давно лежит
И весь от лампы копотью покрылся.
Ах, лучше бы весь скарб я промотал скорей,
Чем вечно здесь потеть под гнётом мелочей!
Что дал тебе отец в наследное владенье,
Приобрети, чтоб им владеть вполне;
В чем пользы нет, то тягостно вдвойне,
А польза только в том, что даст тебе мгновенье.
Но что там за сосуд? Он мощно, как магнит,
Влечёт меня к себе, блестящий, милый взору!
Так сладко нам, когда нам заблестит
В лесу луна в ночную пору.
Привет тебе, единственный фиал,
Который я беру с благоговеньем!
В тебе готов почтить я с умиленьем
Весь ум людей, искусства идеал!
Вместилище снов тихих, непробудных,
Источник сил губительных и чудных, -
Служи владельцу своему вполне!
Взгляну ли на тебя - смягчается страданье;
Возьму ли я тебя - смиряется желанье.
И буря улеглась в душевной глубине.
Готов я в дальний путь! Вот океан кристальный
Блестит у ног моих поверхностью зеркальной,
И светит новый день в безвестной стороне!
Вот колесница в пламени сиянья
Ко мне слетает! Предо мной эфир
И новый путь в пространствах мирозданья.
Туда готов лететь я - в новый мир.
О наслажденье жизнью неземною!
Ты стоишь ли его, ты, жалкий червь земли?
Да, решено: оборотись спиною
К земному солнцу, что блестит вдали,
И грозные врата, которых избегает
Со страхом смертный, смело нам открой
И докажи, пожертвовав собой,
Что человек богам не уступает.
Пусть перед тем порогом роковым
Фантазия в испуге замирает;
Пусть целый ад с огнем своим
Вокруг него сверкает и зияет, -
Мужайся, соверши с весельем смелый шаг,
Хотя б грозил тебе уничтоженья мрак!
Приди ж ко мне, кристальный мой фиал ,
Покинь футляр, под слоем пыли скрытый!
Как долго ты лежал, презренный и забытый!
На дедовских пирах когда-то ты сверкал,
Гостей суровых веселя беседу,
Когда тебя сосед передавал соседу.
Краса резьбы причудливой твоей,
Обычай толковать в стихах ее значенье
И залпом осушать всю чашу в заключенье -
Напоминают мне попойки юных дней.
Не пировать уж мне, тебя опорожняя,
Не изощрять мой ум, узор твой объясняя!
Хмелён напиток мой, и тёмен зелья цвет:
Его сготовил я своей рукою,
Его избрал всем сердцем, всей душою.
В последний раз я пью и с чашей роковою
Приветствую тебя, неведомый рассвет!
Хор ангелов
Христос воскрес!
Тьмой окружённые,
Злом заражённые,
Мир вам, прощённые
Люди, с небес!
Фауст
О звук божественный! Знакомый сердцу звон
Мне не дает испить напиток истребленья.
Его я узнаю: нам возвещает он
Божественную весть святого воскресенья.
В ту ночь, когда с землёй сроднились небеса,
Не так ли ангелов звучали голоса
Святым залогом искупленья?
Хор женщин
Щедро мы лили
Миро душистое,
В гроб положили
Тело пречистое;
В ткань плащаницы
Был облачён Христос, -
Кто ж из гробницы
Тело унёс?
Хор ангелов
Христос воскрес!
Кто средь мучения,
В тьме искушения
Ищет спасения, -
Мир вам с небес!
Фауст
О звуки сладкие! Зовёте мощно вы
Меня из праха вновь в иные сферы!
Зовите тех, чьи души не черствы,
А я - я слышу весть, но не имею веры!
Меня ли воскресить? Могу ли верить я?
А чудо - веры есть любимое дитя!
Стремиться в мир небес, откуда весть нисходит,
Не смею я; туда пути мне нет…
И всё же милый звон, знакомый с юных лет,
Меня, как прежде, к жизни вновь приводит.
В субботу тихую касалася меня
Небесная любовь святым своим лобзаньем,
И звон колоколов пленял очарованьем,
И вся молитвою пылала грудь моя.
Влекомый силою какой-то непонятной,
Я уходил в леса, бродил в тиши полей,
И за слезой слеза катилась благодатно,
И новый мир вставал в душе моей.
Всё, всё мне вспомнилось - и юности отвага,
И счастье вольное, краса моей весны…
О нет! Не сделаю я рокового шага:
Воспоминанием все муки смягчены!
О звуки дивные, плывите надо мною!
Я слезы лью, мирюсь я с жизнию земною!
Хор учеников
Гроб покидает он,
Смерть побеждая;
К небу взлетает он,
Славой блистая;
Мир озаряет весь
Светом спасения;
Нас оставляет здесь
В области тления.
Здесь мы томимся все
В тяжкой борьбе!
Сердцем стремимся все,
Боже, к тебе!
Хор ангелов
Чуждый истления,
Мощно Христос восстал!
Узы мучения
Он разорвал!
Вам, здесь страдающим,
Всех утешающим,
Ближних питающим,
В рай призывающим, -
Близок учитель вам:
С вами он сам!
ПРОБЛЕМА СПАСЕНИЯ В ТРАГЕДИИ И. В. ГЕТЕ "ФАУСТ"
В трагедии Гете Фауст - алхимик и маг - оказывается разочарован своими познаниями и достижениями, своей властью над тайными силами природы. Его пытливый дух влечет его дальше и дальше по пути познания, но он уже старик и его силы на исходе. И вот тогда появляется Мефистофель и предлагает ему молодость и новые неогра-ниченные возможности. На самом деле у Мефистофеля есть своя корыстная цель - заполучить душу Фауста, о чем Мефистофель заключил сделку с Богом (сцена в "Прологе на небесах"). Но это при условии, что Фауст, наконец, будет удовлетворен достигнутым и дух его успокоится. Мефистофель готов служить Фаусту на этих условиях. Первая часть трагедии заканчивается трагически - полюбившая Фауста Маргарита оказывается жертвой своей любви и социальных предрассудков.
Вся вторая часть "Фауста" понадобилась Гете для того, чтобы показать, сколь многое под силу совершить пытливому, неугомонному человеческому духу. Фауст проживает вторую жизнь, наполненную бурными приключениями и событиями. Но не будем забывать, что все свершения Фауста осуществляются благодаря помощи черта Мефистофеля, с его сверхъестественными силами и возможностями. И здесь возникает первая проблема "Фауста": под силу ли человеку самому, без помощи божественных или дьявольских сил, осуществить великие деяния, раскрыть глубочайшие тайны природы и истории? По логике "Фауста" Гете - нет, не под силу. Заметим, что это не только проблема "Фауста" - это проблема всей европейской культуры. У Гете она нашла свое художественное воплощение, но по существу это философская, антропологическая проблема. И любая уступка религии здесь равнозначна поражению человека.
Многие века церковь пыталась внушить человеку сознание его ничтожности, несамостоятельности, его полной зависимости от Бога и высших сил. В средние века появилось еще более мрачное учение о том, что человек может заключить союз с дьяволом, продав ему свою душу. Сотни тысяч невинных людей пострадали из-за этого бредового суеверия. Мыслители эпохи Возрождения впервые подвергли сомнению это учение церкви и провозгласили духовную свободу, величие и достоинство человека. И вот пантеист и великий немецкий поэт, естествоиспытатель и мыслитель, без устали воспевавший величие и творческую мощь природы, свободу и разум человека, столкнувшись с данной проблемой, был вынужден принять ее религиозное решение. Конечно, можно сказать, что "Фауст" Гете - это художественная переработка средневековой легенды о чародее, продавшем душу дьяволу, так что фабула и угол зрения изначально заданы этой легендой. Однако Гете существенно развил религиозную основу и ввел ее в русло традиционной христианской темы спасения души. Христианский миф, при всех языческих и магических включениях в него, решительно возобладал в трагедии над духом Просвещения. Об этом говорит, в первую очередь, "Пролог на небесах" и финал трагедии, где душа Фауста возносится на небеса. И это при том, что сам Гете отнюдь не был ревностным христианином. Как это объяснить? Насколько серьезно сам Гете верил в такое решение?
Первый ответ, так сказать, лежащий на поверхности, - это ссылка на художественную условность религиозных образов в трагедии. Видный исследователь творчества Гете А. Аникст пишет: "Образы господа, архангелов, черта не имели для Гете религиозного значения. В его глазах они были такими же поэтическими символами, как боги Олимпа - Зевс, Афродита, Феб и другие. Гете с подлинно поэтической свободой перерабатывает мифы различного происхождения - древне-греческие, библейские, средневековые. Он не делает различия между ними, одинаково подчиняя разные по происхождению легенды своему философскому и поэтическому замыслу. Под его пером христианские мотивы перестают быть элементами религиозного культа, становясь такими же средствами поэтической выразительнос- ти, как и античные мифы" (Аникст А. Творческий путь Гете, М., 1986, с. 357)
Вроде бы и сам Гете в "Разговорах с Эккерманом" подтверждает эту точку зрения. Возникает вопрос: какое место занимает христиан- ская символика, христианская мифология среди множества языческих мифов и символов, представленных в трагедии? Как они вообще совместимы в сознании Гете и в ткани его художественного текста? Есть ли здесь какая-то иерархия, на вершине которой находится Господь? Или эта пестрая вереница образов - своего рода магический театр, где все персонажи - актеры, олицетворения, аллегории? Конечно, Гете в высокой степени был свойствен культурный плюрализм, как мы сказали бы сегодня, Он чувствовал свою личную причастность ко всем эпохам и всем культурам, был подлинно универсальным человеком и художником. В этом смысле трагедия "Фауст" представляет уникальное по культурному богатству и разнообразию произведение. Можно сказать, что поэт так или иначе выразил в ней духовный опыт всей европейской культуры.
Но мы не должны забывать, что центральная тема всей трагедии, заявленная в "Прологе на небесах", - это тема спасения души Фауста. А это чисто христианская тема, жизненно важная именно для христианина, и вполне безразличная для язычника. Примечательно, что в сознании самого Фауста эта тема вообще не возникает, она для него не актуальна. Обуреваемый самыми разными чувствами и влечениями, живущий богатой событиями, активной жизнью, он ни на минуту не задумывается над своей посмертной участи, о спасении своей души. Эта проблема решается на небесах - но независимо от него самого, от его желания быть спасенным. Возможно ли это? Возможно ли спасение души для неверующего человека, который к этому спасению не стремится и не верит в него? В случае с Маргаритой, простой девушкой, соблазненной Фаустом, ситуация более понятна, она полюбила Фауста всей своей невинной душой, она отдалась ему, согрешив тем самым по церковным понятиям, но она осознает свой грех и верит в милосердие небес - и она спасена. Она достойна спасения - по всем канонам христианского вероучения. Она духовно находится внутри христианства, она никогда не покидала его, она верит в спасение, она полна раскаяния - и поэтому спасена. Священник может избрать эту историю темой для своей проповеди.
Совсем не то в случае Фауста. Он давно утратил детскую веру, давно порвал с церковью, духовно он далек от христианства. Он ученый и маг, его цель - познание мира, овладение его тайнами, и для этой цели все средства хороши. Даже помощь черта. А почему бы нет? Жажда жизни, жажда познания, жажда приключений самоценны, они не связаны никакими моральными нормами и ограничениями. Если во имя полноты жизни и самореализации личности все позволено, то понятия греха, раскаяния и искупления лишены смысла. На совести Фауста достаточно много грехов - и гибель Валентина, брата Маргариты, и гибель самой Маргариты, и смерть Филемона и Бавкиды, и каторжные условия жизни рабочих, по приказу Фауста строящих дамбу в болотах, и многое другое. Но сам Фауст вовсе не осознает их как грехи, он вообще не дает им моральной оценки. Такая оценка только сковала бы его неуемную активность, помешала бы его планам. Его этика - этика делового человека: оправдано все, что целесообразно. Здесь нет места для раскаяния и для молитвы, да и молиться некому. Главное - действие, борьба, успех. Хотя, надо сказать, судьба жестоко посмеялась над ним: в конце трагедии ослепший, постаревший Фауст слышит стук лопат и думает, что это идет работа, задуманная им. На самом деле это лемуры, подвластные Мефистофелю, роют Фаусту могилу. Все его усилия и труды кончились крахом. Его мечтам о "свободном народе на свободной земле" не суждено сбыться. О цене этой утопии он не задумывается.
И все же Гете оправдывает и спасает (в христианском смысле) своего героя. Разумеется, это его право как автора - но где же логика? Как может спастись нераскаявшийся грешник? Одной просьбы Маргариты, будь она даже святой, для этого явно недостаточно. Можно оправдать его, если рассматривать его как реального деятеля со своими плюсами и минусами - но спасение души совсем другое дело. Вряд ли Гете всерьез задумывался над этой богословской проблемой. Весь христианский антураж для него лишь художественный прием, не более. В истинное спасение души он, судя по всему, не верит. Фауст должен быть оправдан - и для этого найден чисто художественный прием. Недаром в финале трагедии автор устами "мистического хора" обращается не к высшему суду Бога-отца, от которого и зависит спасение, а к некой "вечной женственности", которую можно понимать и вполне пантеистически как природу-мать.
К сожалению, символический мистицизм финала трагедии не убеждает читателя в том, что здесь происходит спасение в истинно христианском смысле, хотя душа Фауста возносится на небеса. Куда она попадает на самом деле, остается только гадать. Думаю, что этого не знал и сам Гете. Ему было важно оправдать своего героя любой ценой, и он вполне преуспел в этом. Но сегодня это уже наша проблема. Готовы ли мы вместе с Гете оправдать Фауста?Действительно ли бурная, деятельная жизнь самоценна и стоит выше добра и зла? И цель оправдывает средства? И ради успеха возможен союз хоть с чертом? На эти вопросы, попрежнему актуальные, надо искать ответы нам самим.
18 ноября 2011 г.
